Это что же, я чуть было коньки не отбросил? Повезло мне, однако. Дважды повезло!

В первый раз, что к жилью выйти умудрился, а второй, что выжить, горячку подхватив, смог. Учитывая уровень нынешней медицины, запросто мог загнуться.

Скрипнула дверь, и, впустив внутрь полоску света, в хату вошёл Порохня.

— Очнулся? — добродушно покачал он головой, подходя ко мне. — Жар спал, — удовлетворённо констатировал он, пощупав лоб. — Значит ушла болезнь-то. Не смогла тебя за собой утянуть, — и добавил, заглянув мне в глаза: — Крепко ты за жизнь уцепился, если горячка совладать не смогла.

— Мне воды бы, дядько Данила, — разлепил я набухшие коростой губы. — Внутри будто огонь пылает.

Казак отходит в угол хаты, черпает воды из бочки. Я долго пью, не в силах напиться. Затем откидываюсь на подушку, тяжело дыша. Всё-таки сил из меня болезнь порядком высосала. Слегка приподняться — уже, практически подвиг.

— Ну что, полегчало? — сотник ещё раз потрогал лоб, коснулся пальцами горла, внимательно заглянул в глаза. — Вижу отпустила тебя болезнь. Силы ещё не вернулись, но мыслить ясно можешь.

— Никак разговор серьёзный предстоит? — понял я по глазам Порохни.

— Да уж куда серьёзнее, Фёдор Борисович, — глаз запорожца буквально впились в меня, отслеживая реакцию.

— Кто сказал? — замер я, обливаясь холодным потом.

— Да ты сам в бреду и сказал, — криво улыбнулся Данила. — Ну, а так как ты ещё и Тараску заодно несколько раз упомянул, я с ним всерьёз и поговорил. Он аккурат через день вслед за тобой с побывки вернулся. Ты на него сердца не держи, — усмехнулся запорожец. — Выхода у него другого не было. Если бы мне не открылся, то и другие твой бред услышали, а так я с Корчем переговорил и он больше никого в хату не пускал. Вот мы втроём с Евстафием да Тараской и караулили. Поэтому, об этом никто кроме нас и не знает.

Я задумался, напряжённо размышляя, чем мне это разоблачение грозит. Порохня в моём понятии был истинным запорожцем. До мозга костей и последней капли крови, так сказать. Сечь была для него всем: матерью, домом, Родиной. И интересы Сечи этот казак ставил превыше всего. Собственно говоря, именно поэтому я ему так и не решился довериться. Ведь как можно использовать во благо Сечи такой козырь, как потерявший корону царь? На престол посадить не получится. Там самозванец пока крепко сидит. Да и польский король не позволит запорожцам в эту авантюру ввязаться. Не для того иезуиты ЛжеДмитрия на московский трон сажали, чтобы казаки им всю игру испортили.

А раз я как претендент на данном этапе не котируюсь, то моментально превращаюсь в ценную добычу, которую можно выгодно продать. Тому же Сигизмунду, например. Думаю, у польского короля хорошие привилегии для казаков выторговать можно в обмен на пропавшего царя Фёдора.

С другой стороны, вот он я; лежу в лавке, а не в тюрьме в цепи закованный и о том, что я царь, Порохня тайну постарался сохранить. И Корча помалкивать убедить смог. Хотя старик ко мне довольно тепло относится. Сжились мы с ним за зиму, сдружились, можно сказать. Но вернёмся к Порохне. По всему видать, есть у него на меня какие-то другие виды. Да и мужик он не гнилой, со своими принципами. И выдать товарища, с которым одним веслом в неволе махал, да потом турок плечом к плечу рубил, ему будет сильно не камильфо.

— Значит, правда, — сделал для себя какие-то выводы Порохня. — Тогда понятно, отчего Грязной над тобой как над писаной торбой трясётся. Тараске голову задурить ещё можно, а вот старику этому ушлому, — сотник сделал внушительную паузу. — Он то меня до конца и убедил.

— Василий здесь? — приподнялся я с кровати, чувствуя, как тревожно забилось сердце.

— Здесь, — усмехнулся казак. — Третий день уже идёт, как вернулся. Видать, и впрямь, тебя Господь отметил, если мы все, едва снег сошёл, сюда разом потянулись. Да и спасся ты просто чудом.

Выслушав рассказ Данилы, я был вынужден с этими словами согласится. Действительно очень сильно повезло!

Я ведь в небольшой ручеёк, втекающий в Самару, под утро провалился. И что обидно, всего с километр до того места, где рыбачил, не дошёл! Вот только ни самой реки, что в паре сотен метров от меня была, ни скрытых за небольшим холмом домов не разглядел и поплёлся совсем не в ту сторону, постепенно удаляясь в степь.

Вот так и удалялся бы до самой смерти, если бы не Корч. Всё-таки не совсем я безразличен старому казаку. К вечеру, когда метель разошлась не на шутку, Евстафий, встревожившись, дошёл до реки и, не найдя меня на обычном месте, с рассветом продолжил поиски.

Вот и разглядел меня каким-то чудом.

Мда. А я ведь этого и не помню совсем, хотя, по словам Корча, с его помощью, конечно, на своих ногах до паланки добрёл. Ещё и об похищении своём рассказать умудрился. Но старику я теперь в любом случае по гроб в жизни должен. Если смогу себе трон вернуть, будет ему полный пенсион и грамота царская, на вроде той, что Михаил Романов родственников Сусанина наградил.

А к вечеру неожиданно в слободу Порохня из Сечи приплыл. Дожали бывший куренной атаман на пару с Бородавкой ста́ршину. Вот и поспешил меня скорее в Сечь звать, чтобы обряд приёма в запорожские казаки поскорее провести, пока конъюнктура не изменилась. Я к тому моменту уже в горячке метаться начал и соответственно за языком следить никакой возможности не имел. Вот и озадачил опешившего сечевика своими откровениями. Он бы может и усомнился, мало ли что человек в бреду сказать может, да тут, как на грех, Тараску принесло.

Вот ведь! Один из Сечи приплыл, другой из-под самого Киева сюда добирался, а всего на час разминулись! Как будто ворожит там кто-то на небе сильно ехидный.

Мой друг поначалу ещё попытался запираться. Но врать Тараско совсем не умеет, а после очной ставки с моей бредящей тушкой и вовсе поплыл.

А потом и Грязной приплыл, — продолжил свой рассказ Порохня. — Как узнал, что с тобой случилось, меня чуть на куски не разорвал за то, что не уследил. Так лаялся, что со всей паланки хлопцы сбежались послушать.

— Значит Василий тебе тоже обо мне признался?

— Что ты, — замахал руками Порохня. — Он о моей догадке и не ведает. И Тараске о том я запретил говорить. Мне ещё не хватало по Сечи с оглядкой ходить, ножа в спину в любой момент ожидая. Ты уж Фёдор сам ему о том скажи, если мы с тобой к согласию придём.

Ну вот и торги начинаются. Послушаем, что от меня Порохня получить хочет.

— Я так понял, ты трон себе вспять вернуть желаешь? — начал издалека сотник.

— Есть такое намерение.

— А силёнок хватит? Супротивник твой на царстве крепко уселся, как я слышал. Да и тебя московиты, как только узнают, что ты галерным рабом был, обратно не пустят.

— Галерный рабом был Федька Чернец. Да вот беда. Уплыл по весне с Тараской на рыбалку и утонул на обратном пути. По дурости своей утонул. Об этом и Тараска всем рассказывать будет.

— А в Московии, значит, уже Фёдор Годунов объявится? — пригладил усы Порохня. — Хитро. Вот только Дмитрий тебе добровольно власть на Моске не уступит.

— Самозванца скоро москвичи убьют, — твёрдо заявил я. — Или тебе Тараско о моём видении не рассказал?

— Рассказал. Да только виденьям тем я не шибко верю, — криво улыбнулся запорожец. — Я больше на себя и верных товарищей рассчитываю.

— А ты подожди немного, дядько Порохня, — вернул я ухмылку Порохне. — Скоро май наступит, а там и весточка о смерти расстриговой придёт.

— Действительно скоро, — согласился со мной казак и тут же огорошил: — Уже третий день, как май на дворе. Так что немного можно и подождать, — усмехнулся он в усы и заметив моё изумление, добавил: — Ты более двух недель в горячке метался.

— А если, по-моему, выйдет и весточка о гибели Дмитрия придёт?

— Ну, если, и вправду, царя Дмитрия вскоре москвичи изведут, то поверю тогда, что Христос твою руку держит, — согласился Порохня. — Может и сам тебе тогда службу сослужу. Коли в цене сойдёмся.

— И какова же будет цена?